История четвертая. Четвертый мужчина.
Внук приносил нам столько радости, что даже короткая разлука с ним казалось мне горше смерти. Однажды молодые, забрав сына, уехали в гости…
Я неприкаянно бродила по квартире, отмахиваясь от желания выпить валериановых капель. К чему мне пить лекарство, если сердце болит от тоски по внуку! Господи, скорее бы пролетели дни!
И вот он настал, этот день приезда моих родных! Я так сильно прижала к груди внука, что сделала ему больно. Спохватившись, я ослабила объятия, покрыла поцелуями милое любимое личико. Внук подрос, вытянулся… Он рано пошёл, рано заговорил… Нас не изматывали бессонные ночи, мы не страдали, потому что внук легко перенес «зубки», всё было чрезвычайно легко, необыкновенно легко… И вообще – внучок был необыкновенным.
Потекли дни счастливой старости. Меня любили и сын, и невестка, и внук. Чего было еще желать? Дед с бабкой, то есть прабабка и прадедом, то есть, мои отец и мать – отчим с мачехой. О, господи, наворочала-то! В общем, жили славно до тех пор, пока однажды в дверь не позвонили.
Я оперлась на клюшечку (спина уж очень разболелась), прохромала к двери. Отчего-то не хотелось открывать дверь быстро, удерживало меня нечто необъяснимое. Я прислонилась к двери спиной: не открывать! Нет, не открывать! А рука сама потянулась к ручке. На пороге стоял Он.
Я не удивилась его появлению, напротив, даже обрадовалась. Со временем, которого хватило бы на две жизни, я свыклась с теми чудесами, которые начали проявляться в моей жизни. Я привыкла к тому, что тот, кто меня обидел – умирал. Я привыкла к тому, что у меня в квартире живут мачеха-покойница и отчим-покойник. Вспоминая молодость, иногда смеюсь и плачу: каково мне было при их первом появлении! А разве не чудом было рождение сына? А внука? И вообще…
ЗДРАВСТВУЙ!
ПРИВЕТ…
Это слово было сказано с усмешкой. Она не была саркастической, она была доброй. Он прислонился к косяку двери и спросил, кивнув головой в сторону комнаты: - Пустишь?
Незаметно для него я отставила клюшечку за дверь и постаралась выпрямиться. Он погладил меня по спине, вот так – раз-два-три-четыре… Вверх-вниз… И затем стряхнул с ладони нечто назад, себе за спину. И то НЕЧТО ушло вместе с мучительной болью в спине. Я шла с гордо вскинутой головой, с прямой спиной… Мне нравилось, что за мной следом идет мужчина. Мы прошли в комнату, я предложила ему стул. Он отрицательно покачал головой и пошел в сторону окна. Я смотрела на него во все глаза. Время совершенно не тронуло его. Он по-прежнему оставался высоким, стройным. Только волосы на его голове приобрели цвет соли с черным перцем.
Подойди ко мне, - поманил меня ладонью, и я встала рядом с ним. За окном осень. Капризница, своенравница, эгоистка, баловница… Листья. Дождь. А рядом стоит таинственный человек. И я опустила свою голову к его груди. Он погладил меня, словно ребенка. Мы долго стояли так, стараясь не шевелиться, настолько нам было хорошо. Потом он сказал, склонив голову: - Знаешь, я приготовил для тебя сюрприз. Пригодится.
Протянул мне какую-то вещь, которая льдинкой легла в мою ладонь. Посмотришь потом, когда я уйду. А ты… снова уйдешь? Да… Мне пора. Закрой глаза, подумай об осени, не правда ли, она прекрасна?
Я послушно закрыла глаза, втянула горький воздух: листья, что ли, жгут? И услышала то ли вой, то ли завывания… Собаки? Шакалы? Мне стало зябко и я открыла глаза. Никого в комнате нет. Только я, осень, листья, ветер…
Я так и не поняла: был ли он? Не только недавно вот, в моей квартире, а вообще? Был ли он? Доказательством его посещения осталась круглая медалька на тонкой цепочке. Я повертела ее в руках и спрятала в заветную шкатулку. Однажды ночью меня вдруг неодолимо потянуло к шкатулке. Я встала и, стараясь не разбудить внука, вышла в другую комнату. Но внук проснулся и сонным голосом спросил меня: - Ба, ты куда? На улицу труда, спи, - ответила я.
Медалька лежала на моей ладони, а я смотрела на нее во все глаза, потому что она вдруг стала разгораться. Светлела, светлела, наливаясь оранжевым цветом. Затем я почувствовала желание выйти из дома. Я, повинуясь какому-то приказу – невидимому, неслышимому, но явственно повелительному, шла и шла по темной улице. Наконец ноги привели меня к той, заветной скамье…
Почувствовав слабость в ногах, я присела. Медалька жгла ладонь, как бы заставляя меня встать и идти, идти. Куда? Я не знала этого, но покорно встала и пошла вперед. Луна освещала мою одинокую фигуру и, наверное, тоже удивлялась, куда же я иду? Дорога привела меня к зданию инфекционной больницы. Мне стало чуть жутковато, потому что сразу за больницей начиналось кладбище. Мне стало казаться, будто кто-то невидимой рукой слегка подталкивает меня в спину: - Иди, иди… Я в отчаянии оглянулась на больницу, но и она уже потонула во мраке, не менее темно было и впереди…
А четко вырисовывающиеся кресты на фоне страшного неба и вовсе вселили в мою душу ужас. Господи, когда же завершится мой путь? Острые колючки жалили мои ноги, руки мои секло и секло какими-то кустарниками, а я все шла… Наконец меня кто-то остановил. Мне почудилось, что чья-то рука опустилась на мое плечо, и я затормозила. Медальон жёг руку. Я посмотрела на него и увидела, что яркая стрелка моргает и указывает мне – сверни направо. И я свернула…
Зачем я сделала это? Не могу объяснить… Но я шагнула навстречу неизвестности. И вот кто-то стал приближаться ко мне.
Неясные расплывчатые фигуры маячили в отдалении, а вот они совсем уже и рядом…
Ледяным воздухом повеяло от них, могильным холодом… Хотя откуда мне знать, каков он – могильный холод? Но запахло свежевскопанной землей, и я поняла, что они ОТТУДА…
Ясно видны их лица, тонкие, иконописные… Я видела их раньше, только никак не могла вспомнить – где? В церкви? На иконах?
Длинные брови высокого мужчины, стоявшего в центре были сурово сведены в одну линию. Я подумала, что он самый главный здесь. И не только здесь, на кладбище, а вообще старше всех старших на всей Земле… Чем он недоволен? Несмотря на то, что и луна спряталась за тучи, мое зрение обострилось до такой степени, что я видела даже морщинки на лицах… Они старцы! Седые волосы прямыми прядями послушно падали на плечи; седые брови; седые бороды спускались почти до пояса… Их взгляды, словно рентгеном, просветили не только мое тело, дрожащее и от нервного возбуждения, и от холодного дуновения, но и мои мысли. Я поняла, что нам не надо говорить, мы вели диалог мысленно.
Я протянула вперед руку с доверчиво раскрытой ладонью, на которой мерцал таинственный подарок моего таинственного… друга? Врага? Отца моего сына?
Старший старец кивнул головой… и всё исчезло! Нет никого на этом взгорке, кроме меня и луны. Я встряхнула головой: сон? Эти старики показались мне теми самыми, которых я видела в американском фильме про жену-инопланетянку…
Опустошенная, я брела назад. Как же так? Меня вызвали, меня ждали… И что теперь? Зачем я совершила этот загадочный поход на кладбище?
Подходя к дому, я увидела, как от дерева метнулась тень… какая-то фигура. Страха не было. В самом деле, чего мне теперь бояться? Теперь – это после такого жуткого похода.
Юноша, мне незнакомый, тихим голосом сказал – «Пойдем», - и взял меня за руку. Я решила про себя – ничему не удивляться. Коль уж сегодня такая ночь. Пошли вперед, мимо дома, мимо детского садика, мимо школы… Куда идем? Иди, иди, терпение нужно. Высокий забор, калитка… Без скрипа открылась дверка, мы вошли: юноша впереди, я – следом. Руки не разъединяем. Я почему-то всю дорогу повторяла про себя слова «Христос впереди, а я позади». Моя землячка, любимая моя Тамара, научила так говорить, если вдруг придется идти в темноте. Вроде бы, страх отступает.
И вот мы вошли в дом. Я попыталась освободить свою руку, но пальцы юноши держали крепко. В комнате сидела женщина, низко склонив голову к столу. Я подумала, что это за странная дряхлая старуха – как она сгорблена! А когда женщина подняла голову и медленно повернула ее в мою сторону, я обмерла…
На меня смотрела моя мачеха! Да, да, да! Это была она, только не та, которую я помнила все годы, до её внезапного самоубийства! Мачеха, но только молодая! Я видела ее такой на огромном портрете, во время моего детства висевшем на стене. Потом портрет был убран… Но я еще очень долго вспоминала это красивое лицо, хотя ко времени моей юности мачеха уже спилась и цвет лица ее стал похож на молодую свеклу… В минуты горького отчаяния, когда мачеха била меня, я закрывала глаза и представляла ее красивой, доброй… Тогда боль не была такой сильной.
И вот сейчас на меня смотрит Она… Словно сошла с портрета.
Здравствуй, доченька… Ты помнишь меня молодой, красивой, доброй? Любовь творит чудеса… Я тоже любила тебя, несмотря на то, что ты не была мне родной дочерью… А сейчас ты думаешь – что делаю я в этом доме, и что делаешь ты? Тебя привел сюда медальон, тот самый, который тебе подарил мой убийца, отец твоего сына и моего внука. Скажи, разве это не странно – умереть, чтобы потом жить? Ты хочешь узнать, почему я повесилась? Ведь меня даже не хотели отпевать в церкви – такой грех я совершила! Спасибо батюшке-пьянчужке, согласился отпеть… А ведь я не сама повесилась! Я не дура!
В голосе мачехи послышались знакомые мне нотки… Так она говорила со мной, когда ей не хватало до нужной кондиции буквально стакана вина. Тогда она становилась раздражительной, придиралась к каждому пустяку и тогда… тогда мне хотелось повеситься!
Но вместо этого я покорно брала стакан, не глядя в глаза мачехе, брала монеты и брела в магазин… Продавец тоже не глядя мне в глаза, но тяжело вздыхая, наливал вина, портвейна… В мою спину бились его горестные вздохи «Эх, эхэ-хэ… Бедный ребьенок… Бедное дитья…». Продавец был немцем, добрым, хорошим. Он всегда жалел меня и однажды сказал: «Если тебье будет совсем плёхо, приходи к нам, Фрося тебья накормит». Но я к ним никогда не ходила, даже если, избитая мачехой, лежала под кроватью в темной комнате.
Сейчас же в этом странном доме я как бы снова оказалась в нелюбимом детстве.
Голос мачехи вернул меня в действительность.
«Ты меня слышишь? Ты слышишь меня?» Я подняла голову, посмотрела на мачеху, которая указывая пальцем куда-то за мою спину, говорила: « И я знала, что мы встретимся с тобой… Знала… И ты пришла ». Она протянула руку и требовательно пошевелила пальцами, мол, давай. Я не поняла ее жеста и спросила мачеху: « Что ты хочешь получить?». Как ЧТО? Медальон! Быстрее! Но у меня нет его! Как это нет? А куда же ты его подевала? У меня его забрали! Кто? Они…
Лицо мачехи перекосилось в недовольной гримасе. Опередили, - прошипела она. Лицо ее сморщилось, она заскрежетала зубами, вытянула вперед руки и рухнула на стол. Долго я стояла и смотрела на ту, которая при жизни была злой мачехой, а после смерти и воскрешения – хорошей матерью и любящей внука бабушкой. Меня тихо тронули за плечо, я обернулась. Никого нет. Но в зеркале я увидела отчима, который манил меня пальцем. Или, иди, иди, - звал он меня. Нет, не пойду, - решила я и снова посмотрела на мачеху. В комнате было пусто. Только что-то дымилось на столе. Я подошла поближе и увидела, что клеенка дымится, съеживается, коробится. На столе лежала прядь волос. На стуле тоже что-то шипело. Я потрогала пальцем вещество, клейкое, липкое. Сзади раздалось шипение. Я оглянулась. Боже… Три змеи, кобры, шипели, раздувая свои капюшоны. Я закрыла ладонями лицо, не хотела смотреть, не хотела. Но шипение становилось всё более угрожающим, и я отняла ладони от лица. У змей были человеческие лица. Одно лицо – это Мишка-капелька, сын бабы Кати… Второе – тот студент, который подбил приятеля изнасиловать Вику, третье лицо, четвертое – то солдат-заводила, из армии… Я отмахнулась от них «Изыди, сатана!»
Меня ничто не держало здесь, и я ушла из этого дома. На тропинке лежала собака. Она приветливо помахала мне хвостом, словно успокаивая меня… Пойдем отсюда, собака, - сказала я, и собака встала и пошла за мной. Так мы и шли. Я повторяла «Христос впереди, а я позади… Христос впереди, а я позади».
В окнах моей квартиры горел свет. Я прислонилась ухом к двери и прислушалась. Тихое пение, журчание воды, «ку-ку»… Это били часы с кукушкой. Я открыла дверь и… выронила ключ. На полу в прихожей было мокро. И вода капля за каплей стекала сверху. Я не хотела поднимать голову, словно знала, КОГО увижу.
***
На улице меня ждала собака. Теперь она шла впереди, а я плелась позади нее. Вот именно тогда я осознала выражение «Плелась, словно побитая собака». Если бы я была собакой, то хвост я поджала бы точно. Мы тихо шли и шли, а куда меня вела собака? Мне было всё равно, лишь бы поскорее уйти от дома. От дома, с потолка которого капала жидкость…
На углу четырех улиц мы остановились. Я сказала «Собака, куда мы пойдем сейчас?» Я не собака, я волк. Волк? В городе? Да, я спустился с холмов. А сейчас мы пойдем жить в нашу стаю. Ты волк или шакал? Какая тебе разница? Главное, что мы лучше людей. Пойдём, не бойся.
Далеко позади остался город. Далеко позади осталась моя жизнь. Далеко позади – моя юность, зрелость… А старость я проведу в горах, среди волков. Или шакалов. Какая теперь разница… Собака, а почему в моей квартире происходили такие чудеса? Почему там собирались покойники? А потому, что вода под твоим домом крутится против часовой стрелки. И потом… Разве ты не поняла, что ты избранница? Чья? Высших сил Добра и Справедливости. Но отчего Добро так жестоко? Мщение? Но ведь всё, что было – было ужасным. Зато справедливым. Но сколько смертей! Да, смерть отвратительна. Но на то она и смерть, чтобы быть ужасной. Ведь только Добро и Красота услаждают взоры и слух… А как же так получается, Собака, что Закон Жизни бессилен перед глупостью, жестокостью, злом? О каком законе ты говоришь? Месть! Вот самое справедливое слово! ОКО ЗА ОКО, ЗУБ ЗА ЗУБ! Это из Ветхого Завета? Да… А твоя мачеха, и отчим, сын бабы Кати, насильники любимой девушки твоего сына – они… Потомки Иуды. Он повесился на сливе, и все те, кто обижал тебя или твоих близких – потомки Иуды. А твоя квартира – центр Мщения.
Но я не хочу! Не хочу, чтобы люди сводили счеты с жизнью!
Я пошла в сарай, нашла канистру с бензином, открыв крышку, понюхала. В нос ударил едкий запах. Взболтнув канистру, убедилась – хватит.
Вот так, аккуратно расплескав бензин по всей квартире, я порвала со всем, что меня тяготило. Пламя билось, билось... А я уходила.
Никто не должен мстить. Месть – разрушает. А я шла навстречу другой жизни, чистой и светлой. Я шла туда, где цветут сады, где текут чистые реки, где травы зелены и люди добры.
КОНЕЦ